Уильям Джадж
Блуждающий глаз
Эта история вовсе не какая-то небылица, где я выдумываю мифического и невероятного монстра, наподобие Головы Раху, глотающей, по поверьям индусов, Солнце а Луну каждый раз в моменты их затмений. Раху — это всего лишь сказка, олицетворяющая для простых людей тот факт, что тень Земли поглощает диски Светил, но я поведаю вам о настоящем человеческом глазе — страннике, искателе, защитнике — который находил вас и держал как змея зачарованную взглядом птицу, пока он стремился отыскать в вашей природе что-нибудь из того, чего никогда не видел прежде. Об этом глазе иногда рассказывают разные люди, но они видят его на психическом плане в астральном свете, его нельзя увидеть или ощутить при свете дня движущимся подобно другим объектам.
Этот блуждающий глаз, о коем я пишу, всегда пребывал на таинственном священном Острове, где произошло столько событий много веков назад. О да! Он и сейчас остаётся священным, несмотря на то, что образ его увял и силы сломлены, — иные думают, что навсегда. Но его подлинная сила будет явлена в духе. И хотя человеческим сознанием ныне владеет не дух, а лишь забота о преходящей славе, былое величие Острова однажды вернётся. Какие сверхъестественные и призрачные формы всё ещё беззвучно витают вкруг его берегов; какой странный тихий шёпот полнит его горы; в сумерки, когда день только что отошёл, его феи, внезапно вспомнив о том, что некогда люди повелевали ими, устремляются вдруг к ним, теперь страшащимся их, собираются на мгновение вокруг мест, где захоронена тайна, и — вздыхая разлетаются прочь. Именно здесь некогда впервые увидели блуждающий глаз. Днём он был обычного серого цвета, пронзительный, твёрдый и всегда стремящийся отыскать что-то определённое, от чего его нельзя было отвлечь. По ночам он горел своим собственным светом, и можно было ясно видеть, как он блуждал по Острову, то быстрее, то медленнее, иногда останавливаясь в неизменных поисках того, чего никак не мог отыскать.
Люди боялись этого глаза, несмотря на то, что были знакомы со всеми видами магических явлений, которые неведомы ныне западному человеку. Сначала те, кому глаз надоедал, пытались уничтожить или поймать его, но это им никогда не удавалось, ибо глаз тотчас же исчезал. Он никогда не проявлял обиды, но, казалось, преследовал вполне конкретную цель и подводил к определённому результату. Даже те, кто пробовал разделаться с ним, бывали изумлены, не встретив с его стороны никакой угрозы, когда в ночной тьме он вдруг появлялся у их изголовья и снова всматривался в них.
Я никогда не слышал, чтобы кто-либо кроме меня знал о том, когда впервые началось это волшебное блуждание и кому принадлежал этот глаз. Я же был связан обетом и не мог раскрыть тайну.
В том же древнем храме и башне, о которых я рассказывал прежде, жил один старик, который всегда был в хороших, дружеских отношениях со мной. Он был из тех, кто всегда спорил и сомневался, при этом надо отдать должное его честности и стремлению постичь истины природы, но он постоянно задавался вопросом:
“Только могу ли я постичь истину, это всё, что я хочу знать”.
Сколько я ни предлагал ему решений, подсказанных мне моими наставниками, он неизменно погружался в вечные сомнения. В храме ходили слухи, что он уже воплотился с таким качеством сознания, и учителя знали его как человека, который в предыдущей жизни всегда сомневался и колебался просто ради того, чтобы услышать решение, но без желания что-либо доказать самому. После множества лет бесплодных дискуссий он поклялся искать истину в одиночку. Но карма, накопленная жизненной привычкой, была ещё не исчерпана, и посему в том воплощении, где я его встретил, ему, хотя он и был искренен и честен, мешала вредная привычка его предыдущей жизни. Потому-то и решения, которые он искал, всегда были близко, но вечно ускользали от него.
Но к концу той жизни, о которой я повествую, он обрёл некоторую уверенность, что с помощью особой практики он смог бы сконцентрировать в своём взоре не только способность видеть, но и все другие силы, и, несмотря на мой решительный протест, упрямо взялся за эту задачу. Постепенно его взгляд обрёл в высшей степени необычное и пронзительное выражение, которое усиливалось по мере того, как он увлекался рассуждениями. Он взлелеял в груди культ единого и несомненного факта, но прежняя карма сомнения всё ещё продолжала терзать его. Потом он заболел и, поскольку был уже довольно стар, то оказался почти при смерти. Однажды вечером я пришёл к нему по его просьбе и, приблизившись к его ложу, увидел, что конец близок. Мы были одни. Он говорил свободно, но очень грустно, ибо с приближением смерти стал видеть вещи более ясно, и с каждым часом удивительная пронизывающая сила его глаз увеличивалась. В них был молящий вопрос.
— Увы, — сказал он, — я снова ошибся; но такова карма. Я преуспел только в одном, но это вечно будет препятствовать мне.
— Что же это? — спросил я.
Выражение его глаз, казалось, говорило о том, что он прозревает будущее, когда он рассказал мне, что его особая практика вынудит его в течение долгого периода времени быть привязанным к своему наиболее сильному глазу — к правому — до тех пор, пока запас энергии, затраченной на обучение этому искусству, полностью не истощится. Я видел, как смерть медленно овладевала им, и когда я считал его уже мёртвым, он неожиданно нашёл силы, чтобы взять с меня обещание не выдавать его тайну, — и скончался.
Как только это произошло, стало темнеть. После того как его тело охладело, я увидел в темноте сверкающий человеческий глаз, уставившийся на меня. Это был его глаз, я сразу узнал его выражение. Все его отличительные черты и сам образ мышления, казалось, сконцентрировались в этом взгляде, обращённом теперь на меня. Затем он повернулся и вскоре исчез. Тело старика предали земле, и никто, кроме меня и наших руководителей, не знал об этих событиях. Но затем в течение многих лет в самых разных уголках Острова люди видели блуждающий глаз, вечно ищущий, вечно вопрошающий, но никогда не ожидающий ответа.